Политуправление Воронежского фронта выдало нам документы, разрешающие
киносъемки во всех частях и соединениях. Нас направили в полк штурмовой
авиации. Срок командировки — с 23 июля по 13 августа 1943 года.
И вот мы с Николаем Быковым уже лежим на краю летного поля аэродрома в
высокой траве и смотрим в небо, куда улетают штурмовики. Улетают, и на
аэродроме наступает тревожная тишина ожидания. Проходит минут 30–40, и
самолеты возвращаются. Взгляды всех устремляются в ту сторону, откуда
появились черные точки. Прижав к глазам бинокли, люди вслух считают
приближающиеся «Илы».
— Кажется, все, — произносит кто-нибудь негромко, потому что боится ошибиться.
А часто, ох как часто, возвращались не все, и тогда наступало тягостное молчание.
Уже три дня мы находимся в полку штурмовой авиации. За это время
перезнакомились с летчиками и техническим составом. Относились к нам
хорошо, однако разговоры о полетах как-то не клеились. Командир полка
Герой Советского Союза майор Петр Федорович Сыченко советовал нам
снимать экипажи на земле во время подготовки самолетов к полетам. Но
этого нам было мало.
И тогда мы решили стать более настойчивыми. Сказали, что летали к
партизанам и попадали в жестокие переделки. Напомнили, что мы, как и
летчики, люди военные. Словом, попросились в небо.
— Ну что ж... — только и произнес командир.
На следующий день к нам прикрепили бортстрелка, старшего сержанта,
который начал учить нас стрелять из пулемета. Старались мы вовсю, да и
опыт у нас уже кое-какой был.
За меткую стрельбу по мишеням сержант нас вскоре похвалил. Я сказал ему в
шутку, что профессия кинооператора тоже требует острого глаза. Он
посмеялся и доложил начальству, что мы готовы к полетам. Наконец
разрешение на вылет было получено.
— Прошу, однако, запомнить, — сказал командир полка, — съемка съемкой,
но в случае нападения истребителей противника аппарат придется отложить.
Штурмовик Ил-2 был рассчитан на двоих. В передней кабине находился
летчик, а в задней, спиной к пилоту, — стрелок. Летчика от стрелка
отделяла бронированная плита. Так как я занял место стрелка, на меня
возложили и его обязанности — охранять хвост самолета. Вооружен самолет
был отлично: пулеметы, пушки, бомбы и самое грозное оружие — эрэсы,
расположенные под плоскостями. Недаром немцы боялись «Илов» и называли
их «черной смертью».
Мой аппарат уже давно лежит в кабине. В кармане комбинезона две запасные
бобины пленки и мешок для перезарядки кассет. Около самолета —
предназначенный для меня парашют. Скоро вылет!
Авиаразведка донесла, что немцы подтягивают к передовой подкрепление, и
перед штурмовой авиацией была поставлена задача — разгромить двигающиеся
колонны противника.
Первым к самолету позвали Николая. Я крепко пожал ему руку, пожелал ни пуха ни пера...
Вскоре подошел летчик, с которым предстояло лететь мне, — младший лейтенант Николай Сергеевич Захаров, или просто Коля.
— Ну, теперь наша очередь. — И он бросил взгляд в ту сторону, где только
что растворились в солнечном мареве силуэты улетевших самолетов.
На вид младшему лейтенанту было немногим более двадцати. Красивый стройный улыбчивый парень. На груди — орден Красного Знамени.
Первым в кабину самолета забрался я. Камеру отложил в сторону, поправил
лямки парашюта, сковывавшие движения. Застегнул летный шлем и проверил
исправность ларингофона. Затем осмотрел пулемет. Летчик, улыбаясь,
спросил:
— Осваиваешь? — Тут же, окинув меня смеющимся взглядом, добавил: — Ты
пулемет оставь. Снимай. В случае чего другие самолеты прикроют.
Отобьемся... Если увидишь, что фриц нам в хвост заходит, скажи, я уйду
от него. Понял?
Он занял место в кабине. Мотор пару раз чихнул, самолет вздрогнул. Я услышал в наушниках голос Захарова:
— Готов, капитан?
— Готов!
— Тогда поехали...
Мотор взревел, и земля стала уноситься от нас все быстрее и быстрее, а потом куда-то и вовсе уплыла.
Рядом с нашим самолетом, на параллельных курсах, шли другие «Илы». Я снимал их.
— Смотри вверх, — услышал в наушниках. Над нами появились истребители, эскадрилья «Яков». — Наша крыша, — объяснил летчик.
Я взглянул на часы. Летели мы уже двадцать минут. Скоро и линия фронта.
Ее отметили столбы дыма и вспышки огня. Все это было мне знакомо. И
вдруг я увидел нечто совершенно новое — поразительное и потрясающее.
Над землей — казалось, параллельно ей — веерами неслись огненные кометы.
Их было множество. И там, где они заканчивали свой полет, бушевали
невиданные сполохи огня и дыма. Это работали наши «Катюши».
Огненный смерч остался позади. Линию фронта наш «Ил» пересек
благополучно. Но затем мы попали в полосу зенитного огня. Белые облачка
разрывов стали появляться то выше, то ниже, то сбоку, рядом с самолетом.
Летчик энергично маневрировал по скорости, высоте и курсу: бросал
машину из стороны в сторону, кидал ее вниз, а потом резко поднимал
вверх. Вскоре однако пришлось прекратить маневрирование, чтобы не
сбиться с курса.
Я посмотрел вниз. По дороге двигались колонны вражеских танков, машин,
мотоциклов. Зенитки противника усилили огонь. В кабине запахло порохом.
Я сидел в самолете в широкой ременной люльке и снимал танки, машины,
разбегающихся в панике немцев... Снимал, пока земля не ушла из кадра:
штурмовик ринулся в пике. И тут я почувствовал, как меня вырывает из
люльки. Хотел снова усесться в нее, но не смог. Так и остался в
неудобном положении — на корточках.
Толчок. Выпущены эрэсы. И сразу «Ил» пошел резко вверх. На меня все
сильнее и сильнее давила неслыханная тяжесть. Боль в ногах мешала
соображать. Сейчас даже не представляю, как хватило сил закончить
съемку.
В кабине пахло гарью, вражеские зенитки продолжали бить по самолету. На
колпаке засверкали лучистые пробоины. Но мы уже возвращались.
Через некоторое время штурмовик приземлился на своем аэродроме. Когда
«Ил» замер, я тяжело перевалился через борт. Ноги не держали, и я тут же
рухнул на траву. Меня охватила радость. Я был счастлив, что остался
жив, что трогаю руками землю, что рядом стоит замечательный парень,
только что возвративший меня в рай из самого пекла.
— Посмотри машину, — сказал летчик.
Обшивка стабилизатора висела клочьями. Самолет был весь в пробоинах.
— Дырок как у швейцарского сыра. К счастью, уцелели тросы управления. Иначе бы — конец.
— Завтра, значит, не летим? — спросил я.
— Что ты, капитан! К утру заштопают... Здорово мы с тобой дали фашистам жару: и эрэсы и бомбы положили точно в цель!
К следующему дню наш «Ил» заштопать не успели. Николай Быков улетел, а я остался снимать на аэродроме.
Летный день выдался очень напряженным. Пилоты выбирались из кабин только
на короткое время, пока самолеты заправляли горючим и вооружали.
Свободный от полетов Коля Захаров стал моим добровольным ассистентом —
носил за мной кассетник. Заслонившись ладонью от солнца, он время от
времени глядел в полуденное небо. Для меня все «Илы» были одинаковы, а
Коля различал их еще в воздухе.
— Вон Саша Мельников топает, а Вовка Савкин за ним, они неразлучны, — тепло говорит Захаров.
— Чем занимаетесь, младший лейтенант? — вдруг услышал я рядом голос командира полка.
— В свободное от полетов время помогаю товарищу кинооператору, — выпалил Коля.
Сыченко, улыбнувшись, кивнул головой:
— Ну-ну, продолжайте помогать, сынок.
Слово «сынок» вырвалось не случайно. Коля — истинный боец в воздухе — на
земле выглядел совсем мальчишкой, добрым и милым. Именно поэтому все
летчики относились к нему с особой теплотой.
Прошли еще сутки, и я снова вылетел на штурмовку, а Николай Быков остался снимать на аэродроме.
С высоты линия фронта, как и в прошлый раз, обозначилась извилистой лентой взрывов и орудийных вспышек.
Снимаю дым и пламя, которое бушует внизу, на земле. Вдруг слышу в наушниках голос летчика:
— Приготовься, капитан, будем бросать бомбы с горизонтального.
Чуть позади нас и левее идут два «Ила». Вижу в визир камеры, как отрываются бомбы. Снимаю.
Сделав разворот, наш «Ил» пошел в пике. И опять толчки — выпускаются эрэсы...
Как-то после ужина мы сидели с Колей под звездным небом. На коленях у
меня лежал черный мешок. Я на ощупь перематывал в нем пленку, а Коля
рассказывал мне о заводе, где работал до войны, о своем токарном станке,
о жизни на гражданке.
— После войны обязательно вернусь в цех, — говорил он. — Я ведь кадровый рабочий.
Слушал я его и думал о том, как люди становятся героями. Нет, они не
рождаются ими. Героем человека делает высокое чувство долга и готовность
во имя высоких целей жертвовать собой.
Много раз еще летал я с Колей Захаровым, много раз снимал войну из
кабины его штурмовика. А затем пришла телеграмма: Николая Быкова и меня
отзывали в Москву...
На фото с крыла ИЛ-2 241-го штурмового авиаполка кинодокументалист Школьников С.С. ведет съемку. Август 1943 г
